Сети, водка и медведи – как рыболовят в Лапландии

Богата ли Лапландия рыбой?

Кольская Лапландия славится речной и озерной рыбалкой. Тысячи состоятельных людей ежегодно посещают наш край ради эмоциональной ловли кумжи, палии, сига, гольца и щучки. Тысячи жителей больших и малых городов и поселков буквально помешаны на рыбалке, как подростки на соцсетях. От окраин поселений через леса, болота и тундру вьются тропы к «клёвым» местам. В электричке Мурманск – Апатиты – Кандалакша всегда хватает пассажиров с удочками и благоухающими костерком и рыбкой рюкзаками.

Воображение рисует 5–7-килограммовых щучек, увесистую кумжу, пышных окуней, клюющих чуть ли не в каждом водоеме. Но… Новости с северо-востока области ныне так себе. «Добрались мы до хваленого Вэрръявра, а там за два дня одна кумжина попалась – небольшая», – сетует рыболов, специально перебравшийся на Кольский. «Всё впустую. Зря три часа бегал по ямам! Раньше меня кто-то рыбу выловил», – описывает визит к Ильинвуай – притоку Кордайока – другой фанат спортивной рыбалки.

На десятки километров от Мурманска в озерах давным-давно негусто рыбы, а сорный налим – в радость. В доступных местах народ довольствуется либо мелочью или средними хвостами (кумжа на 700–800 граммов уже хорошо), щуками, а выходы впустую – обыденность. Три некрупные лососёвые рыбины за целый день – неплохо. Если брать на удочку.

Хорошо идет рыбка (или водятся увесистые трофеи) далеко от мест обитания городского человека. Знатная рыбалка в тундролесье северо-востока Лапландии начинается этак в 50 километрах от Серебрянского шоссе или ближайшего населенного пункта. При учете того, что заезд в тундру сложен. «Отхожу за день-два пути от Туманного, подальше от известных озер – туда, где следов вездеходов нет и мусора от рыбаков. Там что-то еще есть: палия, кумжа, голец», – делится за чаем у костра в тундре знаток региона Владимир Левинсон. На сковородке шипит свежая кумжа.

Отличная рыбалка в глухом бассейне рек Йоканьга и Поной, в чем недавно убедился московский путешественник Дмитрий Арбузов, увидев обилие «настоящих крокодилов» – десятикилограммовых щук. Но там, кроме коми и саамских оленеводов да ВИП-туристов, народа, собственно, и нет. Вот и есть рыба.

Что случилось с рыбой в Кольской Лапландии?

Реки и озера края некогда снискали славу рыбного рая. И не по причине того, что в них быстро плодятся рыбные стада (на самом деле нет: ихтиофауна зачастую обитает в Арктике на голодном пайке). А потому, что из-за малой населенности региона эту рыбу в свое время выбивать было особенно некому (подробно об этой ситуации в целом по Арктике можно почитать в «Книге путешественника» Михаила Кречмара). Нескольким тысячам саамов, коми, поморов, карелов и финнов не требовалось много рыбы. Но с агрессивным заселением и урбанизацией Мурманской области сотни ее рек и озер оказались выдраны пришлыми и жадными рыболовами, а где-то убиты промышленностью. «Озеру у нас надо лет 20, чтобы в нем снова появилась крупная рыба», – резюмирует Владимир Левинсон.

Неудивительно, что в Кольской Лапландии рыболовы давно не брезгуют брать налима – отталкивающего вида донную рыбу, падальщика. Налима, если уметь, можно вкусно пожарить. Но факт – в ряде северных регионов его исторически ловили лишь на корм собакам, не считая за нормальную рыбу. У нас же он – желанный трофей.

Удочка или сети?

«Жалко мне, конечно, рыбку. Мелкая она еще. Но, когда приехали сеточку снимать, уже поздно было ее отпускать – засыпала. Всё равно погибнет», – нараспев, с белорусским акцентом, объясняет содержимое своей авоськи Седой – житель одного из медвежьих углов области. Авоська у него набита сиговой мелочью. «Удочкой я не ловлю – несерьезно», – продолжает без тени смущения мужчина. Добыча ценной рыбы сетью без лицензии – это не только легкий способ получить «живое серебро», но и браконьерство.

Белорус добродушно добавляет: «Здесь, в глуши, я обрел свое счастье – женщина, рыбалка, охота; всё – сколько душе угодно!» В его подъезде пахнет канализацией, шумят запойные соседи. На прощанье брек-рыболов пытается предложить мне в дар недоросшего сига.

Браконьерство. Без оглядки на будущее – брать сетями, пока ловится. Так стоит описать отношение заметной части рыболовов Мурманской области к их сакральному занятию. Браконьерят у нас: бывшие инспекторы рыбнадзора, зажиточные пенсионеры, метеорологи, туристы, поселковые и городские маргиналы. «Ловили рыбу в стороне Дальних Зеленцов, смотрим – вертолет летит в нашу сторону. Приземлился. Из него какие-то богачи выходят, достают сеточку и ставят в озеро. Вот позорище!» – возмущается очевидец.

Но самые главные браконьеры в тундре не какие-то там «заезжие богачи», «понаехавшие питерцы» и другие, как упорно и с гневом уверяют местные. А те самые неприметные обитатели поселков и небольших городков. Люди, которые отлично знают, где и какая рыба есть и где и когда прошмыгнуть мимо патруля рыбнадзора. И на дело они ходят не с рюкзаками-сидорами, а ездят на квадроциклах и весьма доступных ныне вездеходах. С каждым годам в тундролесье и болотах прибавляется накатанных бреками дорог.
«Дорога до *** озера уже так укатана! Как дошли, обомлели – на воде целая флотилия сети ставит. На берегу вездеходы», – делятся со мной вполне заурядной историей. «Да, в том озере есть ямы с кумжей. Если знать где, то хороший улов обеспечен», – с хитрой улыбкой поясняет знакомый абориген, знающий окрестные водоемы как свои пять пальцев.

Конфликты между культурными рыболовами и сеточниками – частое явление. На Мурманском рыболовном форуме хватает историй об «уродах на снегоходах с сетями». «Когда домик поставили, пришлось упорно (видимо, в очень грубой форме. – Прим. автора) объяснять поселковым, что не надо рыбу сетями выбивать», – констатирует один джентльмен из Мурманска.

И что показательно во всей этой истории – дерут рыбу в российской Лапландии сетями не всегда ради денег, а по привычке. Как и собирают незрелую морошку. Ментальность такая. Удить рыбу – это труд: ходить километры ногами по заболоченным берегам, отмахиваясь от полчищ гнуса. Или мерзнуть у лунки зимой. А сеточка… Поставил да пошел в балаган водку пить, пока рыба сама не попадется. Улов зачастую пропивается.

Сколько и зачем пьют на рыбалке?

Затопленная водохранилищем долина реки Кордайок. Промозглый серый день в конце апреля. Серебрянская трасса из-за оттепели превратилась в месиво из грязи, камней и льда, но рыболовы еще приезжают издалека – из Мурманска и Ваенги – ловить на глубоких ямах на жерлицу налима – безобразную донную рыбу, родственную треске. Сегодня налим упорно не реагирует на приманку. Скучно даже сверлить новые лунки.

«Мужики! Выпьем?» – раздается предложение от Владимира, проделавшего муторный путь из Ваенги. Ведь когда рыба не идет, остается выпить да травить байки. Появляется бутылка крепкого домашнего алкоголя, рюмки и копченая колбаса на закуску. Рыбалка на время отложена в сторону, и тост следует за тостом. Кто-то уже едва стоит на ногах. Вова известен в узких кругах как лучший самогонщик в своем городе-ЗАТО (закрытое административно-территориальное образование. – Прим. ред.). И его слава поистине заслуженна: самогон в разы лучше российского виски.

«Вот лет так 20 назад на этой яме рыбаки за ночь багажник налимом набивали. Место казалось неисчерпаемым», – ностальгирует Владимир. Сегодня десять жерлиц одного из присутствующих на льду, простояв два дня, дали всего шесть хвостов.

Другая история. «Да коту что-то поймали, но он такое вряд ли станет есть», – сетует, присаживаясь на бревно у лесного домика, порядком поддатый Витя, выходец из Архангельской области. Он и его напарник, сибиряк Коля, прошли два километра через замерзшее за ночь озеро к востоку от Мурманска. Молодой лед трещал, но держал. Товарищи свалили на рыбалку вчера, прихватив три литра ядреного самогона. Их сбивчивые разговоры переходят с местного сига на семгу на Терском берегу. За полчаса я слышу одну и ту же историю раз пять – она крутится вокруг лихо взятой без лицензии семги, которая в итоге достигает размеров крокодила. Затем мужчины допивают и уходят, шатаясь, домой к женам. Их путь лежит через очередное чертовски глубокое и длинное озеро.

Впрочем, приведенное выше – это вполне безобидные истории.

«Приехали на снегоходах в домик из поселка *** – вроде как на рыбалку. Все выходные пили водку. До поросячьего визга. На лед так и не пошли. Когда этот шалман уехал, вздохнул свободно – надоели. И таких сборищ – тьма», – рассказывает один старый рыболов.

Трудно подсчитать количество сожженных по пьяной лавочке домиков в тундролесье, утонувших рыболовов и разбитых в драках носов. Разъезжающие часами на снегоходах в мороз алкоголики без шапок, сбившиеся с пути, – обыденная картина для нашего края.

Подвиги в тундре – утонуть или порыбачить

Вторая половина мая. В северо-восточных тундрах Лапландии зима окончательно переходит в весну. Снег быстро тает, обнажаются болота и ягельные верха сопок, а на озерах образуются снежицы и промоины. Рушатся наметенные метелями мостики на бурных ручьях и реках. Лыжи и техника буквально тонут в снегу. Самое паршивое время года. Рыболовы берут паузу? Нет. В них словно вселяется бес.

Май – время, когда тонут снегоходы и пропадают люди. Кончается сезон зимней рыбалки – надо успеть! – и поднимается голец. Да и ради щуки люди, рискуя, едут и едут на рыбалку. Налима на глубоких ямах Кордайока ловят и в июне, когда лед уже превратился в рыхлую массу, едва держащую человека. «Куда им столько?» – дивятся уравновешенные рыболовы.

Я с трудом дохожу на лыжах по путику до Цигкъявра. Недавно по нему ежедневно проносились мотонарты в сторону Олёнки, Рынды и дальних озер. Но сегодня на превратившейся в грязную снежно-водянистую кашу магистрали одиноко грустит красный снегоход – свидетельство фиаско какого-то приезжего рыболова. Видимо, утопая по пояс в мокром снегу, он поплелся за помощью в поселок. «Снегоход купят, а как и куда ехать, не знают. Весной надо низины, в которых вода скапливается, объезжать по склонам, а они видят старый след и газуют, не глядя по сторонам», – рычит Михась, матерый рыболов. Свой «Буран» он накануне распутицы закрыл в гараже со словами: «Я не дурак сейчас ездить. Да и хватит – рыбу и так девать некуда».

«Мы как-то в первых числах июня вернулись с рыбалки. Снегоходы прямо по ягелю ехали», – гордится собеседник, подловленный на форсировании раскисшего болота в распадке сопки Соркъпахт. «Наш “Буран” – самое то для межсезонья! Он мощный, как трактор, и без снега по тундре идет. На рыбалку можно до последнего ездить», – радуются люди в глубинке.

Когда вернется зима, в ее первые темные месяцы – ноябрь и декабрь – кольские рыболовы в порыве страсти продолжат топить мотонарты, залетая на едва покрытые льдом гнилые места озер и рек. Кто-то уйдет в нижний мир. И так у нас из года в год.

Домики-приюты – замки, поджоги и помойки

Рыбалка в тундролесье – это не только снегоходные подвиги, постыдное сеточничество и водка. Среди бродячего люда есть привычка ночевать в относительном комфорте, у теплой печки, под крышей. В домиках-приютах, которые ставят в укромных местах. Стандартно их называют избушками, хотя собственно избы среди них – редкость.

Конец апреля. Гуляя на лыжах за рекой Усийоки, я набрел на мурманчан, ловивших сига на плёсе. Я оказался первым лыжником, которого они увидели в тундре. Меня с ходу приглашают переночевать в их домике, спрятанном в березовом лесу у неприметного озера. Балок впечатлил. Уютный, чистый. «Изначально избушку сделали на *** заводе в Мурманске, а затем разобрали и за одну ночь в 6 снегоходов завезли сюда. И сразу поставили», – рассказывает Владимир (оказывается, частое имя у рыболовов). «Заходи с ночевыми, но не по выходным, по ним мы в домике», – добавил его товарищ Николай. Дверь они закрывали только на щеколду, хотя их не раз обчищали другие, «бездомные» рыболовы.

Романтично? Только вот… мало таких домиков. На Мурмане множество балков, землянок и изб. И в половину из них не слишком приятно заходить: грязь, окурки, смрад от отсыревших, засаленных матрасов и ветхой, нестираной одежды. Кучи мусора во дворе. Даже если за приютом ухаживают, всё равно кто-то напакостит рядом.

Самый отталкивающий домик рыбака я нашел на берегу «малого» Сейдъявра – озера между Териберкой и Туманным. Подле него скопились свалки алкотары и отслужившей свое посуды. Внутри была берлога. Периодически в нем появляется кольский поэт Владимир Сорокожердьев. По пути на Сейдъявр у него имелась землянка, также «украшенная» мусором.

Домики редко кто закрывает на замок, и часто они становятся проходными дворами для бродячей публики, охочей до дармового жилья, как когда-то уютный балок на Лямтъявре. Особенно зимой, когда тундра становится легкопроходимой, а спать в холодной палатке мало кто захочет. Некоторые хозяева оставляют записки с просьбой вести себя культурно и увозить «по возможности мусор». Всё без толку. Ведь и облюбованные рыболовами берега, что ближние, что дальние, повсеместно помечены мусором.

«Приехали с мужем к нашему домику у озера ***. Заходим, а внутри – елки зеленые! – бардак, бутылки и куча дерьма на столе. С тех пор и поставили на дверь замок», – рассказывает увлеченная рыбалкой Ольга. Ранее ее с мужем домик в бассейне Кордайока отняла наглая компания горожан. Приют пришлось сжигать со слезами на глазах.

Неприятные истории случаются и до постройки домика. «Завезли снегоходами после Нового года стройматериалы на Подпахтинское озеро. Приезжаем в апреле – нет ничего! Всё украли», – разводит руками Коля Зырянин, построивший не один приют в урочищах.

Впрочем, не стоит думать, что происходящее – веяние времени. Так было всегда. Домики воровали, сжигали – по пьяни или из вредности, превращали их в грязные берлоги, что в «бандитские» 1990-е, что при коммунистах. При царском режиме сезонные промысловые избы поморов представляли собой зловонные притоны.

Как медведи грабят рыболовов

В начале июня 2024 года 70-летний рыболов Владимир Левинсон шагал по тундре, смело ступая по скованным льдом болотам, но периодически проваливаясь по пояс на снежниках. Весна только набрала силу на северо-востоке Лапландии. Вова, после вынужденного переезда на юг, каждый год приезжал на Север: жил в палатке и облавливал в одиночестве озера до сентябрьских морозов. Как никто другой, он знает, что такое медведи для рыболовов.

«Дошел я до березового леса у Копшинъярва. Шел через противное такое, кочкастое болото. Устал. Остановился на обед. Чай на горелке делаю. И как-то интуитивно оборачиваюсь, а у меня за спиной, метрах в 10, медведь застыл – и носом вертит. Молодой зверь, года 3–4. Что интересно, ветер от меня был: получается, он на мой запах явился», – говорит Вова.

В тот раз обошлось. Рыболов дико заорал, и хищный увалень удрал. Однако другие встречи с медведями заканчивались для него паршиво. Базовые лагеря Вовы в тундре они грабили. «Поймаешь рыбу, в холодный родник положишь, чтобы не протухла. Приходишь, а рыбу кто-то съел да следы медвежьи рядом. Продукты воровали: как-то у Олёнки медведь две бутылки растительного масла выпил. Орешь на него – не уходит», – поделился мужчина.

Численность медведя в Кольской Лапландии в последние годы растет. Зверя всё реже берут охотники, и люди, особенно рыболовы, всё чаще сталкиваются с нахальством мохнатых «богов» тайги и тундры, даже рядом с поселками.

«Поехали с женой и тещей щучек ловить. Одну, вторую взяли. А тут из кустов голова мохнатая вылезает – медведь! Здоровый! Я петарды давай взрывать, сигнал охотника бахнул! А ему – нипочем. Посмотрел на это дело – тещу и жену в охапку да к машине. Хорошо, что идти недалеко было. Совсем косолапые обнаглели!» – живописует, прихлебывая самогон с клюквой, Паша, абориген депрессивного поселка на Кольском полуострове.

«Лодок резиновых по берегам, когда людей рядом нет, сколько мишки порвали! Нравится им это делать. Да и лодка, нет да нет, а рыбкой пахнет, медведей приманивает», – отмечает Коля Зырянин.

Говорят, что несколько лет назад в тундролесье северо-востока региона какой-то особенно зловредный медведь загнал одного деда в озеро. И несколько часов сидел на берегу, пока ему не надоело. Рыболов, стоя по пояс в воде, не только набрался страху, но и сильно продрог.

Впрочем, пока что медведи в тундрах на северо-востоке Лапландии, скорее всего, только щекочут нервы рыболовам. Про погибших от них людей вроде как и не слышно.

Некоторые имена героев и часть гидронимов изменены автором по деликатным причинам.