Одни в тундре – выжившие у Суормусъярви. Рассказ путешественника

Дышащая стужей и ветром арктическая зима. Полярная ночь в самом разгаре. Тундры Западного Мурмана с трудом проходимы для человека: оставшиеся с войны дороги заметены снегом, а озера и болота еще не взялись крепким льдом. В сопках на десятки километров вокруг – ни души. Но, невзирая на все, фотограф-автор и альпинистка Ольга Литвиненко отправились в поход. Наша цель – спрятавшееся среди скальных бастионов озеро Суормусъярви. Непогода сыграла с нами злую шутку.

Ночной поход к берегам Валасйоки

Вокруг нас простиралась тьма. Окрестная лесотундра угадывалась только по веткам берез и кустов. Даже белоснежный снег не осветлял пейзаж. В небе не горели звезды. Царила полярная ночь, ее ночная фаза. Мы с Ольгой, еще утром выбравшись из Мурманска, ежась от хлада и давящих на плечи рюкзаков, торопливо шли по обледенелой и припорошенной снегом грунтовке к берегу реки Валасйоки (Китовская, с саамского). Нас ждал укромный балок, покинутый баловавшимися семгой рыбаками в ту пору, когда снега еще не начали покрывать Лапландию.

Нас звало арктическое безлюдье. Если говорить точнее, то мы направлялись туда, где поют свирепые ветра, порожденные над Баренцевым морем. В приграничные с Норвегией урочища Западного Мурмана, где между реками Валасйоки и Петсамойоки среди скалистых сопок тысячелетиями живут огромные озера с ласкающими ухо финскими и саамскими именами. Деревья там больше похожи на кустарник. Нет поселков – но есть балки, не ловит связь и застыли руины войны. Когда-то на этих пространствах смерть пожирала людей сотнями. Впрочем, она забирает в Нижний мир и сегодня: холод Арктики убивает.

Одно из тамошних озер – Суормусъярви – было моей навязчивой идеей, преследующей с тех пор, как я увидел его знойным июлем 2016 года. Взобравшись по шуршащим лишайниками каменным полкам на безымянную сопку 391 (метр), я открыл для себя вид, перед которым в моих глазах померкли сюжеты Алтая. Горизонт уютно тонул в макушках причудливо изрезанных ущельями гранитных тунтури. Низкие облака ласково касались тундры. Внизу зеленела карлушка и лежало озеро, а ветер гонял по нему волны. Его имя – гидроним, условно переводимый с финского языка как «Кольцо озеро». Пейзаж снизу – залитая лучами впадина с отвесными бортами – почему-то напомнил Телецкое озеро, но без тайги.

Я раз за разом пытался вновь оказаться у озера, но что-то стояло на пути. И только однажды, когда веселый старожил комбината «Печенганикель» из Заполярного подвозил нас с Олей на снегоходе, я мимолетом его увидел. Подговорить на пеший маршрут в декабре к Суормусъярви Ольгу, совершавшую альпинистские восхождения на Кавказе и в Сибири, где она неделями жила на ледниках, не составило труда. Вместе мы уже как-то ходили на лыжах до мыса Пумманки на полуострове Средний: день за днем слепли от снега, порой хотели пить в мире замерзшей воды и кормили прибившегося пса финиками. Дикая Арктика нас не пугала.

Из воспоминаний о летней и солнечной тундре к реальности меня вернула наледь. Я упал, больно ударившись коленом, и чуть не разбил фотоаппарат. Путь к балку казался бесконечным. Но еще час мучений – и, сбросив высоту, мы подошли к крутому берегу Валасйоки – реки, рожденной в глуши сказочной Лапландии. Поодаль от глаз человека в лесу притаился заветный домик из кунга. Балок был не заперт. Вскоре из печки потянуло дымом, а приют медленно наполнился теплом. Мы вырубились.

В краю неведомых существ

Вымотанные ночным переходом, мы спали непростительно долго. Тьма рассеялась часам к 10 утра все того же 12 декабря. Но туристы и не думали покидать свои спальники, убаюканные тишиной и свежестью леса, которых так не хватает в Мурманске. В балке наше обоняние не преследовало зловоние мазута с котельных, а слух – гул тоскливых серых улиц и скрип стареньких троллейбусов. И, наверное, нам снилось что-то приятное, что может явиться человеку, когда Тала – неведомая и мохнатая тварь из тундры – бродит где-то вдали.

Тала приходил к балку месяц назад, когда в осенней тундре еще краснела брусника, вогнав меня в холодный пот и суеверный ужас. Впрочем, для тех, кто не живет в Лапландии, Тала – плод саамских суеверий. Но меня давно не покидало чувство, что в мрачных лесах и болотах к северу от Валасйоки таятся не только лоси и медведи, которых стреляют охотники и браконьеры. Существо, лишенное животной оболочки, близкое по своей природе к злобным менквам холодного Урала и дебрей Нижнего Приобья.

Мы вышли на маршрут к полудню. Синели снега. Набухшие от сырости деревья на вараках (лесистых холмах) тоскливо сливались в чернеющую щетину. Мрачно бурлили живые участки воды на Валасйоки – из-за запоздалой зимы ледостав шел лениво. Относительно светлого времени суток у нас осталось часа три. Пейзажное созерцание сегодня долго не продлится, и самое интересное – проходы в гранитных тундрах – мы пройдем во мгле.

Еще вдоль реки вилась разбитая грунтовка. Летом и осенью по ней ездят туристы, рыбаки и военные – на семужьи участки, к фьорду Валеслухт и на полуострова Средний и Рыбачий. Когда устанавливается целяк, ревут мотонарты – кто-то возит клиентов, а другие катят по краба. Недавние ноябрьские оттепели, скупые снегопады и наледи свели автотрафик к минимуму и мешали открыть снегоходный сезон: прорывались лишь дюже отчаянные рыбаки и коммерсанты. Зимнее межсезонье. Атмосфера спокойствия нам обеспечена.

Пароваарская дорога и мертвецкая тишина

Оставив за спиной мигающую огнями турбазы речную террасу – любимое место рыбаков для удьбы камбалы, возле просоленного морскими приливами устья Валасйоки, мы в четыре часа по кромешной тьме начали набирать высоту в каменистые тундры. Гололед кончился. Снег радовал ноги, а следы говорили, что накануне по дороге прошло всего несколько машин и мотонарты. Вскоре свет фонариков выхватил из черноты беседку у Пьяного ручья. Бражничать здесь – традиция водителей. Патруля ДПС на дороге не знали со времен ее постройки. Местечко – легенда и источник анекдотов.

Как-то жарким июлем у Пьяного ручья меня напоила виски семья горняков из Никеля – украинец и кореянка. Накормили картошкой и клубникой со своего огорода. Путь к Баренцеву морю я продолжил, оглашая тундру завываниями из лирики Егора Летова. Еще прошлой зимой мы с Олей ночевали у беседки: пришлось углубиться лопатой на полтора метра в сугроб и копать траншею в туалет. Снегоходчики аплодировали нам, увидев у палатки лыжи.

Мы перевели дыхание, поели овсяного печенья и рванули дальше. Промелькнул разрушенный немецкий барак. Если пройти чуть дальше от него, то можно найти артефакты ветки Мурманской канатной дороги, по которой шло снабжение егерей и вывоз раненых с корпусных позиций 20-й горной армии над полуостровом Средний. Но мы ничего этого не увидели. Наверху же устоялась зима. Снега погребли валуны и ягельники. Малые озера замерзли. С утесов свисали огромные сосульки. Колючий ветер с Баренцева моря ласкал наждаком лица. Небо очистилось. В космосе загорелись редкие звезды.

И вот в снежных полях угадывается выход на Пароваарскую дорогу (местные и туристы коверкают ее название до «Пароварской») к Петсамофьорду. Она осталась от немцев, создавших в годы войны единственные аккуратно мощенные булыжниками и отсыпные дороги в здешних тундрах. Тропим до нее, стараясь не уйти в незамерзшее болото. «Пароваарка» выведет нас к озеру Суормусъярви. Правда, это будет огромной удачей, если мы осилим сегодня дойти до цели, а не рухнем по пути мерзнуть в палатку.

Тьма. Тяжелое дыхание двух людей. Кроме заметенных снегом дороги и следа от мотонарт – кто-то пробовал маршрут – видны ветки берез и скалы. И бочка, забитая алкотарой: ее оставили джиперы – бич тундры. Еще перед глазами периодически маячит рюкзак Оли – на нем значок с веселой рожицей, который сопровождает ее с Эльбруса. Это немного снимает усталость, как и ритуальные мелодии Danheim. Но чем дальше в безлюдье – тем тяжелее. Все чаще мы спотыкались об переметы, а сиротливая буранка не читается. Тропим выше колен. Самое утомительное в походах – идти по снегу или кочкарнику. И разобрать, где суша, а где взявшееся молодым льдом озеро, сложно. Зная глубины водоемов – некоторые из них обрываются метра на три прямо от берега, – становится не по себе.

Устоярви. Уютное озеро с широкой полоской мелководья, лежащее под заветной сопкой 391. В июне 1941 года вдоль него отступали от границы на полуостров Средний советские части: толпы обезумевших и окровавленных людей искали спасения. Прифронтовая дорога полностью погребена надувами снега. Слева высятся неприступные скалы. Чай в термосах кончается, одежда набухла от пота и превращается в ледяные латы, стоит только на минутку остановиться. Мертвецкая тишина. И это – черт возьми! – мне нравится.

Суормусъярви – дальнее озеро

В условном месте – овраге в склоне, где-то на той стороне – есть балок, мы пошли на штурм сопки, преодолев камешник и зарубаясь в спрессованные ветром надувы. Выше них начали проваливаться по пояс, теряя последние силы. Ударил шторм. Это продолжалось бесконечно – час, второй, а чувство изнеможения обостряла жажда. Пришло мрачное осознание реальности: летел ветер, падал снег, на десятки километров в любую сторону – ни души. Поставить палатку – наверное, возможно, но наши спальники – на осень (вот мы и ночуем в балках). Шанс дотянуть до утра – есть, как и риски скончаться от гипотермии. Мы идем, чтобы выжить.

И только мы выбрались на пологий участок, вытряхивая из обуви снег – мои рваные гамаши уже сдались, а Оля топала в ЭВА-сапогах – и радуясь тундре, почти лишенной снега: его слизал ветер, как оказались на пороге крутояра. Спуск к Суормусъярви искали с дрожью в коленях. Впрочем, возьми мы правее, то оказались бы наверху опасной пахты (по-поморски утеса) и каменных нагромождений.

Балок – о да! – появился неожиданно. Его выхватил луч Ольгиного фонаря среди снежных зарядов, когда в его существование даже я перестал верить. Замок на двери традиционно отсутствовал; хозяин – Игорь (спасибо ему!) – ее не закрывал. Оля ворвалась в хижину. Внутри – печка и… по нолям дров и выпотрошенные мешки от угля. Напарница принялась добывать воду – топить снег на газовой горелке, а я – искать топливо, нарезая круги вокруг домика. Насколько хватало фонаря – лежала голая тундра, в которой вместо леса росли камни и ягель. Рубить несколько сиротливых березок у меня не поднялась рука. Но на земле валялись припорошенные обломки досок. Вскоре от печки распространилось тепло. Его хватило, чтобы чуть согреть нас – и только.

К полуночи ветер чуть стих. Мы спустились к ближайшему заливу, лавируя среди валунов. К удивлению, Суормусъярви плескало прибоем о берег, перекатывавшимся через мерцающие поливухи. На скалах росли ледяные «зубья Чужого» – замерзшие брызги. Они делали камни одушевленными – настолько, что по спине пробегали мурашки. Но усталость брала свое. Набрав воды, мы ушли в хижину. Натянули теплые куртки и, не снимая лыжных штанов, забрались в спальники. И забылись беспокойным сном в покрытом инеем домике, одолев от старта 40 километров. Сквозь сон мы слышали, как взвыл ветер и затрещала крыша. Спустя месяц шторма ее порвут.

Утром мы, конечно, проспали будильник, высунув носы наружу часам к 11. Поскребя тундру при свете дня, я нашел немного хлама на растопку – хватило на романтичный дымок из трубы. И, как оказалось, балок здесь был не первым: рядом угадывались следы кем-то давно сожженного жилья – печки не было, значит, ее украли.

На любование озером осталось совсем немного времени. Но даже в серости декабрьского дня урочище Суормусъярви производило впечатление. Выбун, как у нас говорят, – глубокое озеро – вытянулся километра на четыре в котловине между сопок. На западе высоты резко обрывались гранитными пахтами в воду. Восточные склоны тоже были крутые. В распадках угадывались ручьи и входы в ущелья. Через ближайший залив романтично стояла реликтовая березовая роща, заменившая стоявшие здесь тысячу лет назад душистые сосны. Пологий берег наблюдался только на юге. Льда на зеркале Суормусъярви почти не было: неподалеку наблюдалась шуга – ее гонял зажимной ветер. Озеро встало только южнее, на мелководной губе возле Пароваарской дороги.

Примерно в 12 часов дня мы с явной ленью покинули балок. Ольгу ждал Мурманск и работа в банке. Обратно вчерашним маршрутом мы не решились идти, чтобы не пробиваться по снежным «буреломам». Это далось мне нелегко: манящие верха сопки обладали загадочной красотой. Выбранный нами для возвращения борт склона, обращенный к озеру, визуально был менее снежным – дары зимы слизывал ветер. Впрочем, траверс оказался нелегким – из-за скрытых ям, полосок надувов, оврагов и участков камешников. В ушах звенело от полярной тишины, а куропатки и зайцы бегали от нас.

Руины далекой войны

Рывок – и мы снова на Пароваарской дороге, уходящей к берегам Петсамофьорда, к ныне не существующему финскому поселению Пароваары. Здесь она почти не заметена снегом, как и остатки немецких постов. Открыта она была в ноябре 1943 года взамен вьючной тропы для снабжения позиций егерей 20-й горной армии, ведущих позиционные и оборонительные бои в районе хребта Мустатунтури и в прибрежных тундрах губы Кутовая. Спустя год противник (преимущественно австрийцы) по ней же и отступал. Судьба многих из тех, кто ее строил, трагична. Они были советскими военнопленными, а содержали их в лагерях с огромной смертностью.

Трасса – вопреки годам и людям – находилась в основном в хорошем состоянии. Кладка из камней, скрепленных бетоном, держалась и в 2020 году (время похода). Разрушены пролеты мостов. Все это и другие памятники войны настолько удивляет туристов и блогеров, что они породили мифы, не менее утопические, чем фантазии о Гиперборее. Строителями «Пароваарки» называют древних римлян. «Московские исследователи любят погорячее. Уши вянут», – иронизирует исследователь и автор книги «Канатная дорога на Мурмане 1942–1944: мифы и реальность» Дмитрий Дулич.

Еще виден необычный для тундры «готический» домик, сложенный из аккуратных валунов и блоков. Окна давно потеряли стекла, нет двери, а внутри – смрад нечистот. Это был домик немецких врачей. «Вся система медицинского обеспечения противника была настроена на то, чтобы создать у военнослужащих стойкое впечатление и уверенность, что сражаться можно до последнего. А если ты будешь ранен, то будет сделано все, чтобы тебя вывезти и вылечить», – отмечает Дулич. Впрочем, в текстах многих авторов здание – апартаменты генерала Эдуарда Дитля (и даже Гитлера) или, на худой конец, штаб немцев. Из той же серии и истории краеведов про мумии офицеров СС в бункерах в тундре (Дитль сразу же «попросил» эсэсовцев с фронта Полярного моря). Сказками забит Google.

Пройдет время, и от всего этого мало что останется. Тщеславные туристы и черные копатели делают налеты на позиции, а строительная техника безжалостна к отголоскам мрачных событий XX века. Вандализм и разрушения ландшафта со всем, что на нем есть, – реальность на Мурмане. Так, уже давно утрачены интересные артефакты в районе «Герцогства Лица».

Вернемся в наши снега. Стоит обогнуть кряж сопки 391, как ноги вновь валятся в целину – привет, потная спина и желание опустошить термос. И еще мы торопимся. Надо идти быстро, чтобы побольше охватить взглядом до тьмы. Смотреть есть на что: дорога уходит в ложбинку между скал – на север поднимаются высотами тунтури – безлесные каменные тундры Лапландии. На одном из озер застыл остров-скала. Я мечтаю забраться на него летом. В 14:40 я прекратил фотосъемку – фиолетовый вечер перешел в промозглую ночь.

Вновь Валасйоки. В воздухе роятся снежинки, мороз крепчает – по ощущениям, уже за минус 20 °С. Мы идем по обледенелому прижиму. Внизу шумит и парит промоинами знакомая уже многие годы река. За сплетением покрытых изморозью берез и тальников, в которых покоятся обглоданные медведем кости лося, где-то среди болот, ощущается близость Талы. Он явно в хорошем настроении. Стоит легкая тревога, но не более.

Потом я расстался с Ольгой. Неожиданно позади нас, где-то в километре, мигнул свет фар. Спустя полчаса с нами поравнялась «буханка», едущая с трудом – со скоростью пешехода. Рыбаки после отдыха у моря возвращались в ближайший городок Заполярный. Они без слов подхватили напарницу по походу. Теперь Оля точно успеет на ночной автобус в Мурманск. Ну а я решил остаться еще на несколько дней в тихой глуши и медленно побрел искать себе ночлег с печкой. Усталый, но довольный тем, что живу в Арктике.