Как живут последние обитатели северных деревень?

Петр Алексеевич. История родной деревни

Эта история начинается... в бане. Да-да, настоящей русской бане по-черному. Именно там мы познакомились с Петром Алексеевичем — человеком, без которого Пяльмы в том виде, как она есть сейчас, возможно, уже и не существовало бы. Впрочем, обо всем по порядку.

Впервые я очутился в этой замечательной деревушке несколько лет назад одним теплым летним днем и помню, что тогда она на меня впечатления особого не произвела. Вроде бы и старина, и часовня симпатичная на реке, но не сложилось тогда должного образа. То ли погоды толком не было, и заурядная июньская зелень смазала картину, то ли не было в голове четкого понимания места и цели, а может быть, и человека, который смог бы развернуть историю родной деревни, да так, что заслушаешься.

В общем, уехал я тогда довольно быстро и в следующий раз появился в Пяльме только через много лет. И как-то совсем затерлось в памяти это место, и только относительно недавно судьба вновь занесла в те края. В итоге спонтанный визит перерос в знакомство с удивительным человеком, красивейшей старинной заонежской деревней Пяльма и нашей поразительной историей, ожившей на берегах одноименной жемчужной реки.

Интересно, но, наверное, если бы не моя давняя любовь к нашим банькам, возможно, и не познакомились бы мы тогда с Петром Алексеевичем, да и кто бы подумал, что можно вот так встретиться!

На дворе вновь горело лето, аккурат после Ильина дня, который по совместительству является и днем деревни, поскольку та скромная, но очень изящная, характерная для Заонежья карельская часовенка в Пяльме посвящена как раз Илье Пророку. Небольшие куртины отцветающего уже кипрея фиолетовыми светлячками вспыхивали повсюду, оживляя картину серого летнего дня. И даже хмурое августовское небо, готовое было уже пролить копившуюся с утра влагу, не смогло испортить настроения.

Лишь только появилось нечто неуловимо грустное в этом августовском воздухе, в поспевших, слежавшихся травах, зрелой зелени и прелых бревнах.
У реки приютились крепкие еще бани. Выкошенная вокруг трава, уютные зеленые тропинки. Ах, как хорошо пройтись по ним босиком, спуститься к речке. Подхожу к одной из них, дверь слегка приоткрыта, любопытство берет верх, и я аккуратно вхожу внутрь. Мне всегда интересно, как обустроены старые северные бани. Вроде бы все похожи, как близнецы, но в то же время все разные, каждый хозяин по-своему устраивает каменку, полки, кадушки...

Увлекшись съемками банного интерьера (а в этой бане как раз нашлись плетеные корзинки, как потом выяснилось, руками отца Петра Алексеевича), я не заметил, как в открытую дверь вошел человек. Даже не могу себе вообразить его чувства в тот момент. Ну только представьте, вы идете мимо своей бани, видите, что дверь не заперта, — непорядок. Проходите внутрь, а там практически на карачках ползает по полу какой-то странный незнакомый человек с фотоаппаратом и увлеченно снимает полуразвалившуюся корзинку... Что называется, картина маслом.

Благо Петр Алексеевич оказался не лишенным чувства юмора человеком, и эта комичная с виду ситуация разрешилась для меня благополучно. А то ведь бывает по-разному.

«Ничего, что я тут фотографирую?» — примирительным тоном спросил я у остолбеневшего на миг Петра Алексеевича.

«Да какой вопрос, конечно, только что тут интересного?» — Мой собеседник уже смеялся, и я понял, что санкций не последует.

«Баня по-черному, — говорю, — да еще корзинки плетеные, это ж находка!»

 Мы присели на низенькую лавочку и в итоге проговорили, наверное, часа два. На улице было ветрено, стежки мелкого паразитного дождика неспешно чертили нехитрые геометрические узоры на маленьком оконце, а в бане лилась душевная беседа, от которой становилось тепло и уютно. Мелькали мимо года, даже века, оживали страницы истории, люди, казалось, забытые и ушедшие навсегда промыслы и каждодневный труд. Все же как много значит человеческая память, способность удержать время и передать его другим. Тогда даже самые незначительные события и обычные люди становятся достоянием большой страны, как пазл, точно встают на свое место в мозаике жизни.

Как можно полнее постарался передать вам рассказ моего неожиданного, но такого приятного собеседника. Наверное, на таких людях и держится деревня, в частности Пяльма, сумевшая сохранить и старые избы, старейшая из которых была рублена еще в 1876 году, и конечно, Ильинскую часовню — изящное украшение этих заонежских берегов и самой реки Пяльма, на которой в старину добывали жемчуг и красное лососевое золото.

«Там, в Кижах, дом Постышева Александра Павловича — это смотритель у нас часовни был, как раз напротив часовни здесь стоял. В 70-х годах Александр Павлович умер, и деревню, когда угасала, посчитали неперспективной.
Деревня Пяльма — это 1375 год упоминание, за 200 лет до Ивана Грозного. Обжитое, намоленное место, корни, не простые слова. И вдруг их сорвали отсюда.

Деревня сохранилась благодаря нашим прадедам, что строили такие дома, которые стоят веками. Они думали не только о себе и детях, но и на много поколений вперед — об этом архитектура говорит. Так вот, благодаря нашим отцам, которые в конце 60-х были пенсионного и предпенсионного возраста, они не дали свои дома вывозить. Почему здесь и сохранилась историческая застройка. В 90-м году я сюда вернулся. Что такое возрождение деревни? Это разрушить легче, хотя и десятки лет потребовались. По Пудожскому району 420 деревень прекратили свое существование — все, их нету. Ни одного дома, ни одного жителя. Только по району 420. Осталось порядка 40 — это вместе с поселками, с леспромхозовскими, и то угасают, лес-то вырубили. Я в 53-м родился, войну, конечно, не застал. А вот папа мне рассказывал, мама и братья старшие. Сестра с 35-го года, брат старший с 37-го, второй с 39-го, третий 22 июня 41-го года... Нас 10 детей у папы с мамой, я самый младший. У нас семь братьев, три сестры.

Мне посчастливилось: я здесь родился, вырос, до 10-го класса здесь прожил, потом институт. Но приезжал все равно. Но когда я приехал в 90-м году, я общался с пожилыми в перерывах между уборкой картошки, или еще там чего, крылечко подладить или свет там сделать, мне от них много чего удалось услышать про жизнь прежнюю и про войну.

Когда победу объявили, здесь — мне папа рассказывал — женщины просто навзрыд завыли... потому что у многих кого мужей, отцов, сыновей... не вернулись. Были эвакуированы во время войны. Здесь-то боевых действий не было, слава Богу. В Повенце был враг остановлен на 9-м километре. Здесь с островов набеги были, просто вылазки. Эвакуированы были в Сенную Губу. Не та, что на Онежском озере, а та, что в Сегежском районе. Тут не так давно финны приехали, меня они нашли, говорят: «Не знаете, тут где-то ДЗОТы есть?» Я говорю: «Знаю, не один даже». — «А вот тот, на левом берегу?» Я говорю: «Да, на тропе предков. Пойдемте». Показал им этот ДЗОТ. Они мне карту показали, а там не только те, которые я знаю, а еще укрепления всякие. Они лучше знают, чем мы знали, местные... Зато теперь и мы знаем, где какие укрепления были еще. У финнов просто раньше информация появилась, у нас-то все засекречено было. Вот мы и узнали о своем через финнов (смеется).

Упоминание деревни в 1375 году. Здесь, кстати, нашли 10 стоянок древних, 6–8 тысяч лет до нашей эры, материалы в Москву отправляли и 8 стоянок подтвердили. Я сам тут черепки находил.

А так в старину здесь репники были, когда паловое земледелие, репу сажали в основном. С репы разные блюда делали. Лен выращивали отличного качества, даже в Норвегию отправляли. В основном для себя, конечно, одежду ткали, много применений. Наряду с рыбалкой, охотой, тем более река лососевая здесь. Когда-то здесь было второе стадо в Карелии по объемам после Шуйского стада. Нерестовая река. Жемчужин раньше много находили.

Наряду с рыбалкой и охотой кузнечное дело было очень сильно развито. Даже медь тут лили недалеко от деревни, чайники изготавливали. Скорняжество, шубы шили, обувь шили, колодки, лапы (приспособления для шитья обуви).

Стекла лили сами здесь. На окнах еще сохранились стекла старые, они такие с пузырьками. На доме прадеда моего сохранились. Кирпичи здесь жгли сами, печки клали из своих кирпичей. Ну, естественно, добывали глину сами. Жили натуральным хозяйством. Сани делали, грабли, косы. Сами косы покупали, а косевища и прочее изготавливали, лодки шили.

Большие дома — многие думают, раз большой дом, богатые жили. Это ошибка. Раньше особо богато не жили, просто семьи были большие и к архитектуре такое отношение было. Нельзя сказать, чтоб богато жили здесь, были и полуголодные времена, но в основном рыба спасала. Река, озеро. Раньше к рыбе, к лесу щадяще относились. Сами себе в колодец не плевали, рыбы меньше не становилось, сроки соблюдали. В мережу рыба попадет — отбирали: эта даст не одно потомство, плыви, а эту пора на сковородку. Если тебе попало две рыбины, не нужны — соседям отдавали. Соседу не нужны — в реке прикол делали, ну садок как холодильник. Там рыба в естественных условиях жила до поры до времени. Ну приехали там гости или просто надо — пошел взял как с холодильника.

Про лес — как раньше берегли и как потом чуть не загубили. Раньше лесу хватало, не рубили подряд. В определенные дни брали. Определяли, что если в определенный день рубить, то негниющее будет дерево или там несгораемое. Читал, что были случаи при пожаре, когда все внутри сгорало, мебель там, все, а дом оставался. Только обуглился немного. Вот несгораемое дерево, потому что было заготовлено в нужный день. Не все, конечно, так, но не было у нас такого, чтобы дома горели сильно. Все это наука, передача из поколения в поколение.

У нас международный лесной фестиваль проходил. Это интереснейшая тема. Совместно со СПОК — Северная природоохранная коалиция Карелии. 100 человек только постоянных участников было, а так 300 человек за лето приезжали, орнитологи приезжали, на практики ходили в девственные леса... Потому что лес сохраняется сейчас.

Сельское хозяйство — конечно, занимались. Рыбалка — до 2 тонн рыбы за похожку ловили. Государство, конечно, скупало по 7 копеек килограмм. Лещ, щука, окунь — это сорная рыба, не брали, а вот лосось, сиг, судак, ряпушка, налим — брали. По 7 копеек килограмм, и то рыбаки жили предпочтительнее, лучше, чем те, кто сельским хозяйством занимался.

Старообрядцы здесь были, но их не хоронили на кладбище, а отдельно, здесь есть местечко, «крестик» называется, вот там их хоронили, староверов. Книга выпущена историком Костиным по Пяльме, там он описывает, что здесь князь Мышецкий был, Денисовы здесь живут, Дионисий был такой и Поташевы (наша фамилия) туда уходили, и Соколовы уходили в Выговскую пустынь. Я знаю потомков некоторых староверов. Тем более здесь был тракт, когда шли в Выговскую пустынь, мимо нас ходили, и были проповедники старообрядчества, ходили здесь. Мама у меня с Кузаранды сама. Преображенку строили когда, так отсюда Поташев был, строил там с Нестором. Кто именно он мне, не знаю, но родственник.

Отсюда ходили не только в Кижи на лодке, а и в Петрозаводск даже. Папа рассказывал, ходил на шестивесельной лодке, три пары весел, его брали в корму, остальные гребли. Брали его, чтобы он пел — он хорошо пел. Он поет там «Из-за острова на стрежень», допустим, они гребут — под песню легче грести. Он все поет до Петрозаводска, они гребут. На весельной лодке ходили 100 километров. На Шуньгскую ярмарку ходили, Толвуя, тут переплыть только через Губу.

Я тут музей организовал — собираю утварь, историю, про людей, их труд, рекорды спортивные, трудовые, как бабушка Олюшка носила почту в Повенец, это 90 километров, сейчас никто не верит, как это. Как проехаться на кобылке мог Андрей Светов — это бригадир сплавщиков. Это называлось «по большой воде весной на бревне», балансируя бревном на одном бревне! Некоторые сплавщики тоже могли, но у него лучше всех получалось».

Мне очень хотелось побывать в Пяльме, что называется, «не в сезон». Потому как деревня летняя и деревня зимняя есть две абсолютно разные сущности. Морозным январским днем останавливаемся у фирменного пялемского мостика через речку, без перил и ограждений. Кстати, в свое время мост этот тоже восстанавливали сами жители деревни по своей инициативе и за свой счет. Дорогу чистят только до моста, дальше зимой там практически никто не живет. У моста человек в легкой черной куртке и демисезонной кепочке лихо орудует лопатой. Подхожу ближе: Петр Алексеевич — больше некому.

Как обычно, легкая беседа переросла в подробную экскурсию по замороженной деревне, рассказы о судьбах людских и избяных. По дороге до Онего Петр Алексеевич поведал множество историй, которые, наверное, уже выходят за рамки данной книги. Тут, пожалуй, нужна отдельная книга о Пяльме.

По озеру тянул ветерок, снежная пелена застила противоположный берег, который в этом месте довольно недалеко. Разговорились о рыбалке, рыбаках, озере... Поразил
один случай. Оказывается, много лет назад Петр Алексеевич чуть не погиб, проверяя сети в осенний шторм. Небольшую деревянную лодку перевернуло ветром, и он провел в ледяной октябрьской воде больше часа и лишь с нагонной волной смог выбраться на берег уже почти без сознания. Выжить помогли два обстоятельства. Активное закаливание. «Раньше я до ноября, считай, без рубашки ходил по деревне». К тому же Петр Алексеевич неплохо плавал и даже участвовал в районных соревнованиях по молодости. «Так-то я плаваю не прямо очень хорошо, но в соревнованиях по плаванию от деревни выступал». Ну а главное, пожалуй, в том, что в критический момент он понял, что ни в коем случае нельзя сдаваться, не засыпать, нужно выжить во что бы то ни стало. Этот лозунг впоследствии стал смыслом жизни, спасением родной деревни.